Автор - Never

Сказка о забвении

   Ник подошел к железной, покрытой облупившейся зеленой краской двери и остановился. «Контора Саймона Дина» – гласила надпись на этой двери, и, чуть ниже, более мелким шрифтом: «Ваша смерть в ваших руках». Ник оглянулся. Позади него в утреннем городском тумане серели извилистые улочки из ряда тех, про которые уже давным давно никто не вспоминал. Ни единой человеческой души. Ник подумал, что так и должно было быть.

   Глубоко вздохнув и машинально пригладив рукой волосы, Ник громко постучал в дверь. Безрезультатно. Он уже было собрался постучать второй раз, как с противным скрежетанием, по которому можно было судить о давно не смазываемых петлях, дверь приоткрылась, и из за нее показалось круглое розовощекое лицо, на котором, казалось, застыла улыбка.

   – Вы ко мне? Заходите заходите! – радостно воскликнул обладатель сего лица. – Не стойте на пороге! Еще раз затравленно оглянувшись, Ник вошел внутрь.

   – Итак, – сказал Саймон. Розовощекий толстяк сидел за древним письменным столом, заваленным различными по давности бумагами, потягивал дешевый кофе из пластикового стаканчика и внимательно изучал только что подписанный договор. Ник сидел напротив него, на жестком и неудобном стуле, единственной мебели в комнате кроме стола и кресла Саймона.

   – Все правильно? – спросил Саймон, подписывая договор и протягивая его Нику. Тот быстро перечитал его: «Я, нижеподписавшийся Ник О’Релли, обязываюсь передать нижеподписавшемуся Саймону Дину все свое имущество, включая движимое и недвижимое, в обмен на выполнение его конторой следующей услуги: избавления нижеподписавшегося Ника О’Релли от бремени жизни. В случае неожиданного отказа от сей услуги после подписания договора, имущество возврату не подлежит». Внизу текста жирной кляксой чернела подпись Саймона.

   – Так как? – еще раз спросил толстяк, протягивая Нику изящную перьевую ручку. – Все верно?

   – Да, – ответил тот, удивившись, насколько хриплым вдруг оказался его голос. Взяв ручку, Ник обмакнул ее в чернильницу в форме черепа, стоящую тут же, на столе Саймона, и размашисто вывел свое имя и инициалы в конце договора.

   – Думаю, копия сего документа вам не понадобится! – усмехнулся Саймон, возвращая договор себе и скрывая его в одном из многочисленных ящиков стола. Тяжело дыша, толстяк поднялся с кресла и, подойдя к маленькой неприметной двери в дальней от письменного стола стене, широким жестом пригласил Ника последовать за ним: – Пройдемте же! За дверью оказалась белая, хирургически чистая комната, совершенно не ожидаемая после грязной ветхости кабинета Саймона. Комнату освещали многочисленные лампы дневного света, все как одна направленные в центр, туда, где стояло покрытое прозрачной клеенкой больничное кресло. По стенкам комнаты размещались разные шкафы со стеклянными дверками, внутри которых Ник разглядел баночки с прозрачными жидкостями. Сильно пахло антисептиком.

   Саймон подошел к креслу, кряхтя, наклонился и проделал какие то манипуляции с расположенным сзади него рычажком, отчего кресло разложилось, приобретя горизонтальное положение.

   – Ложитесь, – предложил толстяк. – Думаю, вам так будет удобнее! Ник проглотил неизвестно откуда взявшийся ком в горле и, подойдя, покорно улегся в кресло, стараясь расслабиться.

   – Будет больно? – неожиданно для самого себя спросил он.

   – Не должно, – покачал головой Саймон. Подойдя к одному из шкафчиков, он чем то зазвенел, раздался хруст и шуршание. Когда толстяк повернулся, Ник увидел в его руке шприц, на острие которого маслянисто поблескивала прозрачная капля.

   – Все лишь снотворное, – успокоил толстяк приподнявшегося было Ника. – Я знаю, мы обговорили все условия, при которых будет произведена моя услуга, и вы выбрали нож. Но я думаю, что вам будет гораздо приятней уходить, не чувствуя боли…

   – Да да, – произнес Ник, внезапно почувствовав слабость и откинувшись на кресло кровать головой. – Приступайте. Саймон закатал рукав на левой руке Ника, обработал вену пахнущей спиртом ваткой и осторожно ввел снотворное. Почти сразу же Ник ощутил легкое головокружение, слабость куда то отступила, давая место покою. Уже закрывая глаза, Ник скорее почувствовал, нежели услышал легкий скрежет: Саймон затачивал нож.

   Ник открыл глаза и со стоном пошевелился. В первый момент ему показалось, что так ничего и не произошло, что он все еще лежит на хирургическом столе. Обхватив голову руками, он присел, и сразу же понял, что это место вовсе не напоминает ему ни контору Саймона, ни какое либо из других известных ему мест.

   Он лежал на лужайке, довольно обычной на первый взгляд, если не принимать во внимание то, что трава под ним была густо черного цвета. Небо, насколько успел заметить Ник, было также черным: ни луны, ни звезд, – однако в этом мире черноты все же было какое то свечение, позволяющее ему видеть вокруг. То ли сама трава и небо светились неким непонятным черным светом, то ли зрение Ника стало несколько иным, чем было прежде…

   В этом месте не ощущалось ни малейшего дуновения ветра, воздух был душным и спертым, можно даже сказать, мертвенным. Оглядев себя, Ник понял, что находится здесь в той же самой одежде, в которой пришел к Саймону, даже в кармане до сих пор лежала пачка так и недокуренных при жизни сигарет. При жизни?

   Ник услышал тихое шуршание. Оглянувшись, он заметил высокую, несколько сутулую фигуру, облаченную в длинное черное одеяние с капюшоном, закрывающим лицо. В руках, наперевес, фигура сжимала длинное черное древко, на которое было насажано хищно изогнутое лезвие косы, отливающее в черном свете этого места тускло-серебряным. Пожалуй, это было единственным цветом, выделяющимся из общей черноты.

   Фигура приблизилась к Нику вплотную, но он так и не смог разглядеть под капюшоном какого бы то ни было лица, впрочем, он не особенно и старался его разглядеть. Существо с косой протянуло к Нику одну руку, затянутую в черную перчатку, и он заметил, что сквозь мелкие дырочки в истлевшей ткани просвечивает не человеческая плоть, но сухие желтоватые кости. – Смерть? – догадался Ник.

   Существо покивало, сделало шаг назад и вновь поманило Ника рукой. Тот поднялся с земли, машинально отряхнув брюки. – Знаешь, я всегда думал, что Ты – женского рода, – заметил Ник, приглядываясь к Смерти. – Каждый видит во мне лишь то, что должен увидеть, – ответствовала фигура низким голосом, напомнившим Нику далекие раскаты грома на горизонте.

   Ник последовал за неторопливо шествующей Смертью. Периодически ему казалось, что они ходят по кругу, но это было не так: это однообразный черный пейзаж внушал такие мысли. Казалось, они шли не менее часа, но ничто вокруг не менялось: черная трава, черное небо, тихое шуршание шагов Смерти. Наконец, они пришли.

   Они стояли на обрыве, и перед Ником открылась бездна: истинная бездна в полном понимании этого слова. Бесконечность, полная абсолютной черноты, Тьмы изначальной, персонифицировавшейся вечности. Если до этого трава и небо казались Нику слишком черными, то теперь, оглянувшись, он понял, что их чернота – все лишь слабенькое серое дуновение цвета по сравнению с истинной Чернотой. Там не было ни времени, ни направления, – бездна простиралась во все стороны, вниз и вверх, казалось, она мерно колышется в этом бесконечном колодце мироздания. Она вдохновляла и угнетала, она обещала и в то же время наводила ужас.

   – Что это? – голос Ника предательски дрогнул.

   – Забвение.

   – Забвение? – невольно повторил Ник. Смерть соизволила повернуть к нему голову: казалось, она разглядывала его лицо сквозь ткань капюшона.

   – Да. Забвение. Ведь ты за этим оказался здесь, не так ли?

   – Да. Но…

   – Абсолютное Забвение, – тихо изрекла Смерть. – Именно оно и есть конец пути. Окончание любых путей. Финал, к которому все приходят. Там нет ничего. Там ты забудешь все, что гнетет твою душу, все страхи, боль и томление. Ты забудешь себя, и все забудут тебя. В мире живых все забудут о том, что ты родился, а время будет течь так, словно тебя никогда и не было. Забвение расщепит тебя, ту твою составляющую, что зовется душой. Ты не только забудешь себя, ты просто перестанешь себя осознавать. И не кому будет помнить о том, из за чего ты выбрал Забвение. Или, быть может, Забвение выбрало тебя. Тебя просто никогда не было.

   Слушая мерный звук голоса Смерти, Ник начинал осознавать. В Забвении нет покоя – там нет абсолютно ничего. Некому будет почувствовать покой, облегчение от Забвения. И чувств, ни мыслей… Ни одна, хотя бы крохотная составляющая души Ника не могла представить этого. Полного Абсолюта.

   – Ты готов? – Смерть на пробу взмахнула косой; серебристое лезвие со свистом рассекло воздух, и Ник рефлекторно отшатнулся.

   – Но… но я не хочу! – воскликнул он.

   – Не хочешь? – Нику показалось, что на этот раз в голосе Смерти скользнула нота удивления. – Разве ты забыл, что привело тебя сюда?

   – Мне… – перед мысленным взором Ника, словно крошечными кометами, пронеслось все то, что сдавливало его грудь, что не давало уснуть длинными мрачными вечерами. Ощущение отчаяния. Ощущение пресыщенности. Призраки прошлого и эфемеры будущего. Тоска по несбывшемуся. Беззвучные вопли в ночь.

   – Мне… мне кажется, что мне просто стало скучно жить.

   – Думаю, ты слишком поздно осознал это, – слова вонзались в мозг Ника подобно жалам разъяренных ос. – Слишком поздно… теперь тебя ждет лишь Забвение. Смерть указала рукой на обрыв.

   – Прыгай!

   – Нет! – Ник сделал еще два шага назад, подняв на Смерть умоляющие глаза. – Скажи, разве ничего не возможно сделать?

   – Ты мертв, – констатировала Смерть. – Что еще можно сделать? Впрочем… Все сознание Ника, вся надежда, что еще держалась в нем, мысленно ухватилась за это зыбкое «впрочем». Смерть погрузила руку в складки своего одеяния, пошарила там и извлекла прозрачный флакон с нервно фосфоресцирующей жидкостью.

   – Отказавшись, ты никогда не сможешь вернуться сюда, – заметила она. – Тебя может ожидать что угодно: Ад или Рай, если ты подашься в лоно религии; реинкорнация или нечто другое, пока недоступное твоему пониманию. Но вход в Забвение тебе будет закрыт.

   – Я согласен! – голос Ника дрожал и срывался. Смерть протянула ему флакон.

   – Выпей это. Здесь заключена субстанция твоей жизни, что после человеческой кончины попадает ко мне. Ты очнешься в мире живых и все, что случилось с тобой здесь, покажется тебе лишь дурным сновидением. Всего лишь сном… однако ты никогда не забудешь увиденного здесь. И никогда не вернешься. Трясущимися руками Ник выхватил из рук Смерти флакон и быстро осушил его содержимое. Почти сразу возникло знакомое головокружение.

   – Но… почему ты решила помочь мне?

   – Знаешь, – в голосе Смерти проскользнула легкая усмешка, – я ведь тоже когда то отказалась от Забвения. Ник упал на траву и провалился в сон.

   Удостоверившись, что человек, лежащий перед ней, действительно спит, Смерть сделала какой то жест рукой, и в тот же миг, приоткрыв маленькую, неприметную в общей черноте декораций дверь, близ «обрыва» появился розовощекий Саймон.

   – Тоже отказался? – полуутвердительно спросил он. «Смерть» кивнула, отбросив косу и стаскивая с себя через голову черное одеяние. Через мгновение она превратилась в высокую худую женщину, лет тридцати, со строгим выражением лица.

   – Я так и думала, он не выдержит, – сказала Аврора Дин, хватая спящего Ника за ноги и помогая мужу вынести его на задворки конторы. Вместе они довольно небрежно уложили его на груды мусора и, вернувшись в контору, принялись спешно собираться. Ник проспит еще как минимум половину дня; за это время супруги должны сделать все для того, чтобы скрыть следы своей деятельности и уехать в следующий город, где можно будет заняться поиском очередного несчастного.

   – Как ты думаешь, – спросил Саймон у жены, аккуратно складывая договор и убирая его в сумку, – найдется ли когда нибудь тот, который все таки решит предпочесть Забвение?

   – Не при нашей жизни! – ответила Аврора, и мошенники звонко рассмеялись. Однако, в глубине своих зачерствелых душ, и Саймону, и Авроре мерещилось, что они делают для отчаявшихся и пресытившихся жизнью людей что то хорошее.