М.Я.
Твое темное имя – Марена,
Твое светлое имя – Марина
Шепчет берег и легкая пена,
И безмолвствуют моря глубины.
Среди рифов немало жемчужин,
Их пловец неудачливый ищет,
Но Марине их глянец не нужен -
У нее таких многие тыщи.
Там, на дне, в беспокойстве растений,
Самоцветы былых властелинов,
Но не примет подарка Марена,
Коль рыбак их отыщет в пучине...
Сколько тайн охраняют теченья?
И мерцанье, и отсветы гребней –
Лишь загадок твоих отраженья
В глубине незнакомого неба.
М.Я.
Розово-белый бутон
Снежной весны
Теплой зарею рожден,
Легкий, как сны.
Льдистой дорожкою – сад,
Каплею – ветвь.
Я подарить тебе рад
Мартовский цвет.
Листья – клинки облаков,
Сонная даль…
Сколько отмерить шагов?
Сколько, печаль?
Ласточка, вешняя песнь,
Снежная молвь!
Я отдаю тебе весь
Мир свой – любовь.
Гранитный рог
своенравных ветров,
дорога горцев –
ущелье седое.
Я слышу здесь
тысячи голосов,
как дикие пчелы,
кружащихся роем.
Меж острых,
обточенных шквалами скал
взвиваются кверху
странные звуки:
то яростный змей –
океанский вал
бьет в берег хвостом,
то щебечут пичуги;
в звенящей потехе
мечи и щиты
в звучанье слились,
и редко, в мгновенья
безмолвия – слышу,
как шепчут цветы
и чашечки к небу
тянут растенья.
Негромкие плачи,
всхлипы и вой,
рыданья и взрывы
мощного смеха.
Я крикнул – и голос
врывается мой
в ущелья хор –
многострунное эхо.
И он зазвучал
в унисон остальным,
не в силах сдержать
шального напора,
отправился в путь,
чтоб вернуться иным,
пройдя сквозь ущелье,
минуя горы.
А я в вышине,
в тишине снеговой
буду слушать потоки,
молчанье колодцев,
свирели и арфы,
букцины, гобой
и ждать, покуда
мой голос вернется.
Я в ладонях держал галчонка.
Черный как смоль и такой горячий,
Он глядел перепуганным взглядом
И кусал меня за руку
Цепким черненым клювом.
Над домами кружили галки,
Галчонок просил отпустить...
Он мягкий, как легкое облачко,
Которого я никогда не касался.
Я подошел осторожно к забору,
Где ветрился летний клен,
И подбросил кверху галчонка,
Что еще плохо летал.
Он часто забил крылами
И перелетел ограду.
В глубине двора под машиной
Сверкнули два охотничьих глаза-месяца
Притаившейся полосатой кошки...
Я нажал на ручку калитки.
Этой ночью две луны взойдут над крышей,
Где гранитные химеры и грифон.
И серебряные флюгеры услышат,
Как заставит звезды плакать саксофон.
Заберусь наверх, пройду по древней кровле
И притихну за грифоновым крылом:
Словно девушку, с восторженной любовью
Музыкант в сиянье бледно-золотом
Всё нежнее обнимает саксофон.
Он кружится в танце дождевого джаза,
И луна легко дрожит в его руках.
А грифон в пятне мерцающего газа
Оживает на глазах. Крылатый взмах
Бросит в небо львинохвостого гиганта,
Вслед за ним взметнется множество химер…
И тогда я окажусь пред музыкантом;
На игрушечной свирели в зыбкой тьме
Вместе с ним сыграю горы, ветер, море,
А грифон сразит химер меж облаков –
Огневые устремятся метеоры
И монетками усыплют старый кров,
Где кружатся жаворонки флюгеров.
Степь, о неизменное кочевье,
Ведьма с волосами цвета зелени,
В травы обратила ты деревья,
Чтоб над их вершинами летели мы.
Дикого полета сладкий трепет –
Небо взрыто конскими копытами.
Скифский конь взмывает, словно стрепет,
Мы несемся, гривами укрытые.
Пляшет твое пламя колдовское,
Голубые струи сыплют искрами.
Пчелы золотисто-черным роем
Кружат над камнями-василисками.
Божества языческих обрядов
Дремлют истуканами бессильными.
Тучи расцветают черным садом,
Жертвенную кровь смывая ливнями.
Что таишь за травами своими?
Панцири сраженных в битве рыцарей,
Шлемы ли с крылами золотыми,
В росах захлебнувшиеся птицами?
Или, может быть, в степи погибший
Вечно будет слушать твое пение,
Видеть свет, кочевникам светивший,
Спать среди стеблей, не зная тления?
В темной горенке у колдуна
Разноцветные колбы и тигли,
Рукописные древние книги
И хозяйкой была тишина.
Но сегодня у мага война:
Расплескались стеклянные брызги,
Раздаются проклятья и крики,
Точно здесь побывал сатана –
В распушенной гагатовой шерсти,
Словно белка, с пронзительным визгом
Скачет он со стола на киот.
Об пол брякают свитки и перстни,
И сверкают зеленые искры…
У кудесника есть теперь кот!
Я не слыхал рассказов Оссиана…
О. Мандельштам
1
Осколок Оссиановых рассказов,
Ревнитель односложной прямизны.
Рассветные пылающие стразы –
Росинки на твоих плечах видны.
Как будто скрыта под холмом могила,
Над нею вырос твой железный крест.
В ножнах земли недремлющая сила
Не даст тебе покинуть этих мест.
Бессмертный пленник горького успенья,
Не тронутый ни зверем, ни грозой,
За годы одинокого старенья
От скуки твой клинок покрылся ржой.
Что вечность! Если бы опять услышать,
Как надрывает горло медный горн,
Увидеть в свете факелов над крышей
Свистящих дротиков полночный гон!
2
Мастер вскинул меч
Лезвием в закат –
Именем наречь,
Закалив трикрат.
В травах после сеч –
Отдохнуть.
Ножны тела – твердь.
Ножны духа – плоть.
Краткий отдых – смерть –
Подарит Господь
Сыновьям.
Меч – кровит надрез.
Кровь – сжигает сталь.
Тяжек твой эфес –
Равновесит даль.
Гарда – вечный крест
Над тобой.
3
Голос рунного меча
Стисни мою рукоять,
Я поведу тебя к славе,
Милость дарить и карать
Будешь отныне ты вправе.
Власть насылателя чар
Не оборвет поединка
И не осилит меча.
Я и победа – едины.
Выбрать ты волен исход…
Желобом кровооттока
Жизнь навсегда истечет.
Помни – дарить и карать.
Смерть не приходит до срока!
Стисни мою рукоять…
Я устал. Пошли мне знак,
Если помнишь, милый враг,
Или выбери другого.
Оплетет дремотой мак –
В капюшоне красном маг –
И ветрам прошепчет слово.
Ядом полнится волна,
Своенравна и темна.
Мое сердце – твое устье.
Расплескалась быстрина
Водопадами огня
И ручьями светлой грусти.
Я в течении твоем
Стал невольником-гребцом
На галере поднебесной.
Но я счастлив – мы плывем
За холодный окоем,
Где навечно будем вместе…
Великий хан подарил мне саблю
В ножнах богатых, стали дамасской,
И привечал меня, словно брата,
А ведь я – ворог ему.
И мы кумысу испили вместе,
Сидя на мягких овчинных подстилках.
Хан улыбался улыбкой строгой,
На его лбу – голубая жилка,
Белый шрам на смуглой щеке.
Был разговор в царской кибитке,
Я видел стяг орды Чингисхана –
Девять турьих хвостов на древке,
Что развевались раньше над станом
Покорителя мира.
Когда привезли меня в ханскую ставку,
Я видел кровь: князя казнили.
На меня тёмник поглядывал хмуро,
А вдалеке пыль вилась столбами,
Точно там шла медвежья потеха.
Но почему хан так приветлив?
Ведь я пришел и не склонился,
Не лобызал остроносых сапожек,
И только что побился с нойоном –
Была победа за мной.
Может, род мой чем-то известен,
Может, иконка меня хранила,
Или великий хан нынче в духе?
Иль дерзкая сила ему по нраву?
…В обратный путь – с ярлыком и пайцзой.
Тугих барабанов глухие удары.
Веслом рассекаю чешуйчатый вал.
К чужим берегам устремили драккары
Увенчанный солнцем драконий оскал.
Распахнуты весел дубовые крылья –
Покинули ярлы отцовский фиорд.
А спины драконов – в сверкающем мыле.
На шлемах рогатых трепещет восход.
Закатный огонь не успеет зардеться,
Как встретятся в споре секира и щит!
Но всё же тоска пробирается в сердце,
И конунг на север украдкой глядит.
В бою на кольчугах кровавые лалы
Зажгутся, и взвоет ослепшая смерть.
И вновь мы сойдемся под сводом Вальхаллы,
Но в шуме пиров – вспомним отчую твердь…
Блаженные птицы без расчисленных праздников!
Хуан Рамон Хименес
1
Солнце теплыми ладошками
Закрывает мне глаза
И спешит за мной дорожками,
Как сестренка-егоза.
Поднимают ветви голые
Вышки песен – тополя
В небо ярко-бирюзовое,
В туч кудлатые поля.
И повсюду ветер носится,
Бесшабашный, озорной.
Юрких птах разноголосица
Парк заполнила собой.
И слепят снега так радостно,
Что не знаю, жив ли я?
Знаю лишь – сегодня празднество,
И поют мои друзья.
2
Весна! Необычайно ярок
Сквозящий синевой наряд.
В плетении древесных арок
Пичуги каплями летят.
В углу, линованная, злая,
Застыла старая тетрадь.
Хочу – куда, и сам не зная, -
Из комнат сумрачных бежать.
И, воробьиную почуя
В себе безудержную прыть,
Над талым снегом полечу я,
Пугая чаек, голосить.
От бредней, радостей, печалей,
Своей души беспечный тать,
Я, как впервые, как вначале,
Пущусь бежать, потом – писать…
И в солнечную – нараспашку –
Неверно-вешнюю теплынь –
Дразнить насмешливую пташку,
Вдыхать дурманящую синь!
Опоясан травой позабытый веками
Одинокий старик, покосившийся камень.
Кто поставил тебя возле дикого лога,
Где ни зверь, ни скиталец не сыщет дороги?
Словно рот иссеченный, глубокие щели
В бороде рыжеватого моха ощерив,
Ты глядишь на меня с непонятным укором.
И мне чудится – в землю гранитные корни
Под тобою уходят на тысячи сажень…
Ты о стежке вперед ничего не расскажешь:
Вижу я клинописные чуждые знаки,
След резца, что хранит капли утренней влаги,
И теперь понимаю, объятый тревогой,
Почему возвышаешься не над дорогой.
Но как встарь, ты зажал в кулаке перепутья,
И вступить в твою тень опасаются люди.
Может быть, я ошибся – ты камень ведьмачий,
И красавка не зря над тобою маячит?
Но тревожно и грустно стоять пред тобою…
И пускай твоя власть над степною тропою
Предвещает погибель, куда б ни свернул я,
Путь мой волен, а знаки твои – лишь посулы.
Оглянулся: как мал вдалеке странный камень!
Но длинна и черна его тень под ногами.
Затеряться в лесах изначальной Руси
И вовек не пускаться назад!
Аргамак боевой, в тот край унеси,
Где лишь птахи да звери княжат.
Там синеют деревья вдали, и ручей
Изгибается между холмов.
Скачет полем дружина в сотню мечей,
Провожая с почетом волхвов.
Чужеземный знахарь, сметливый колдун
Вельми славен в полесской земле.
За три поприща он заслышит орду,
Ворожит на очажной золе.
Эй, кудесник, постой, я тебя разгадал!
Ты звериные знаешь пути.
Княжьих отроков ты в волков обращал,
Я прошу – и меня обрати!
И тогда я стану князем лесным,
Мне бояре – кабан да медведь,
Вместо сердца – бешеный бубен луны,
И в траве подрябиновой – смерть.
Скажи, во что мне верить?
Не верить – не могу.
Воздать какою мерой,
Которому врагу?
…За давнюю небрежность
Души – сполна плачу,
Мне эта неизбежность,
Боюсь, не по плечу.
Молились паладины,
Склонив главу к стальной
Палашной крестовине,
Лишь в поле стихнет бой,
Так под открытым небом
Скиталец совершал
Положенные требы,
Чтоб горлинкой душа,
Как будто под соборным,
Под куполом небес,
Стремилась на просторы,
В земле оставив крест.
Но я так разучился,
Мне своды высоки.
И птицу в этих высях
Ждут страшные силки.
Тревожной и печалями богатой,
Амфибии-душе не отдохнуть.
И после моря – вновь прибрежный путь
Зовет лучом рассвета иль заката.
Но вдруг она – из нежного агата,
Случайной сказки простота и суть,
Пред влажным взором крылышком взмахнуть
Решила, ветреной красой объята.
О бабочка! Неяркий, ранне-вешний,
Ты, радости мгновенный огонек,
Томишь меня предчувствием надежды.
Твой алый взмах очнуться мне помог.
Я полюбил зари прохладной кротость
И черных пиний траурную строгость.
Небеса – это достижение совершенства.
Ричард Бах
Ты, вдохнув, выдыхать не спеши.
Под ногами колышутся стебли,
И дорога пуста. Ни души.
А в груди твоей – целое небо!
Но нет силы его удержать…
И ты жадно вдыхаешь опять.
Ты читаешь в изгибах травинки
Мою душу и судьбу.
Твои взоры так странно поникли –
Словно травы в снегу.
За холмами оставил я лагерь
И персидского коня.
Там вскипает веселая брага,
Пляшет тень у огня.
Братья-аньды стреляют из лука,
Выхваляются, кричат.
Если ж кто промахнется по кругу,
Тем – соломы в колчан.
Ты молчишь: по глазам все узнаю.
Но мне любо – так смотреть…
Ты полынь, и ты птица степная
В заревом серебре.
За холмом, всех славней и всех выше,
Мой узорчатый шатер.
За холмом ветер пламенем дышит.
Но мне месяц – призор.
Пусть я буду лавиной табунной
В землю втоптан, мертвый оглан.
Над шатром – колдовские луны,
Пряный дух ковыля.
Я прошу, не твори заклинаний,
Брось на ветер стебелек…
Шепча бессвязные молитвы,
Я кованую чашу битвы
В руках дрожащих подыму.
Пригубить воду ключевую,
Как ни пытаюсь, не могу я,
И жажда вечна – потому,
Что шлем не выдержал удара.
Мне очи застилает хмара,
Но боли нет. Лишь на устах
Свернулась саламандрой жажда,
И холод опустевшей чаши
Пронзает тело… Темнота.
Но шлем расколотый – в ладонях,
И вот сквозь треснувшее дно я
Увидел: странный рыцарь там…
Воздушный змей, в облаках живи,
на крыльях раскрашенных подымись.
Я перережу нить бечевы,
и ты узнаешь настоящую высь.
Ты передай привет и поклон
Змею тому, что уже пожелтел
с тех пор, как Создатель на небосклон
запустил его в темноте.
Черта, где с безликостью неба смиряется твердь,
Чернеет под солнцем закатным. Нет времени мешкать.
И если железным орлом опускается смерть,
То жизнь обернется в полете играющей решкой.
Бросаю монету… летит серебристый волчок.
Пора. Стебли трав под ногами. Шаги я считаю.
Один.
И другой.
На девятом – негромкий щелчок.
Взорвались деревья, раскинули галочьей стаей
По небу безумные кроны, где бьется испуг.
Мне жарко и сладко, и травы мне руки щекочут.
Я счастлив, я вижу орла над собою, мой друг!
В когтях его солнце!
Оставь мне открытыми очи.
Ветром-вихрем,
Снегом-вьюгой
Заведьмили,
Закрутили
Мурии.
Небеса – облаками и земля – облаками –
Облачились поля, облачились дороги,
Ополчились на путников колдовскими снегами,
Пробудились почившие в идолах боги.
Навьим воем,
Воем снежным,
Гулом трубным
Вострубили
Мурии.
В вышине, в снежине, заклинанья-наветы,
Над долами нависнув, твердят изваянья.
Облака остролистником копий продеты,
Деревянные очи вперяются в сани…
И уносят
В даль высоко,
В сердце бури,
Где безмолвье,
Мурии.
В благословенных осенью полях
Он шел легко, бедняк с косою острой.
В его больших насмешливых глазах
Взлетали искры золотых колосьев.
Ту девушку босую вспоминал
Или в лугах весенних маргаритку.
Рукам – трудиться, а душа вольна
Играть как ветер с непослушной ниткой.
Вот жимолости цвет, красив и прост.
И что, скажите, лучше жизни честной,
Когда окончен день, и зычный тост,
И кружек стук звучат в таверне тесной?
В горах – туманов сумрачные льны,
Легко дышать, идти куда придётся…
Порою всплески родника слышны,
Там, под снегами, бьется сердце Бёрнса.
Головки дроздов и кукушек
Дрожат на шаманском треухе.
Под стук костяных погремушек
В дыму появляются духи.
Онгоны в зловещем шептанье,
Кружась над упрямым шаманом,
Поведают древние тайны,
Расскажут о дивном и странном.
В степи золотую дорогу
Они колдуну обещают.
В грядущем сраженье – подмогу,
В охоте – несметные стаи.
Довольный, он связкою машет
Воловьих хвостов заплетенных,
И клекотом диким, и кашлем
Он прочь отсылает онгонов.
Рассеялись призраки с чадом,
А утром пришли чужеземцы
С надменным скучающим взглядом,
С железным крестом возле сердца…
Ступня ступает ступенью – лестница.
Ползти наверх или вниз так скучно!
Уж лучше сердце пускай побесится,
Забьётся борзо, потешит душу.
Вперёд! – пролёты станут полётами,
Размах шагов – девятиступенным.
Мой крик над каменными высотами –
Как смех шалой чайки над неизменным.
Лечу наверх. Безумьем охвачен я.
Вне стен – влекущее смело и вольно:
Раскрыта настежь дверца чердачная –
Но тихий вкрадчивый голос: довольно!
Жить день за днем в бесконечном Сегодня,
Не помнить Вчера, не угадывать Завтра,
Ловить лучи весеннего полдня –
Вот воробьиная вечная правда.
Беспечная паства святого Франциска,
Вы славите Бога, всезрящее солнце.
Я пошлю к небесам с галчонком записку,
И вместе с ветром ответ мне вернётся.
Улль искусней всех в стрельбе из лука:
Муху на лету сбивает ловко.
Нету в Митгарде такой кольчуги,
Чтоб спасла от стрел небесной ковки.
Он бежит на лыжах, с ветром споря,
Ели шлют вослед ему поклоны.
В пиршестве мечей и стрел на море
Побеждают Уллевы драконы.
Хитрый Локи мастер превращаться.
Тор с колчаном стрел приходит к Уллю
И зовёт на славную охоту.
Трёх быков, оленя и косулю
Подстрелили асы до захода.
Их до вечера по мшистым топям
Всё водила быстрая косуля.
Только шкуру золотую копья
Раз-другой легонько полоснули.
А когда совсем уж притомились,
Проклиная странную косулю,
Повалилась в мох она без силы
От стрелы разгневанного Улля.
Асы разожгли огонь. На углях
Запекли быков. Отведав мяса,
Погрузились в сон, не сняв кольчуги, –
Убаюкал их шумящий ясень.
В кронах – свист и сумрак чёрно-алый,
Лёгкие хлопки совиных крыльев.
А косуля мёртвой притворялась –
Лишь глаза охотники закрыли,
Свой исконный облик принял Локи.
Их оружье тихо спрятал в травы,
Крепко-накрепко связал их ноги,
Путы колдовским смочил отваром.
Серою вороной обернувшись,
Локи высоко взлетел на ясень:
Посмотреть оттуда, что, проснувшись,
Будут делать связанные асы.
Солнце зарумянило верхушки
Рослых сосен и угрюмых тисов.
В остролистнике мелькнули уши
Мокрых, рыщущих за дичью, лисов.
А когда охотники, очнувшись,
Поднялись – они, взмахнув локтями,
Разом шмякнулись на бычьи туши,
Так что громко хрустнули костями.
Скрежетал зубами от натуги
Тор, не в силах разорвать верёвки.
За ножом протягивал он руки –
Заливался хриплым граем Локи.
Улль стрелы нащупал наконечник,
И, освободившись, видят боги:
Из густых ветвей в них перья мечет
В птичьем облике коварный Локи.
“Не по нраву эта мне ворона!” –
Улль промолвил, натянув до уха
Тетиву. А Локи – прочь от кроны,
Сбросив перья, обернувшись мухой.
Утреннее солнце ослепило
Улля – и взвилась стрела высоко.
Локи, взмыв, переменяет крылья,
Улетает в Ётунхейм сорокой…
Хитрый Локи мастер превращаться!
Святой Георгий бросает пику
И меч швыряет в траву-осоку.
Вступил со змеем на Поле Диком
Он в поединок, доверясь Богу.
Пред ним смирился дракон свирепый,
Утихли рыки и ярость змея.
И в час победный молчали степи,
И было Слово меча сильнее.
Уходит дева со змеем кротким,
Ведя дракона на синей ленте.
Идет неспешной она походкой
К вратам железным, вратам Дербента.
Святой Георгий, ты, деву спасший,
Что смерть нашла бы в когтях дракона,
Ты, крест принесший в кочевья наши,
Стоишь в молчанье с главой склонённой…
Святой Георгий! Ты, Богу внемля,
Несешь нам веру и силу Слова,
Храни святыни и наши земли,
Храни в сраженье бойца лихого.
Немного влажный, слегка ознобный,
Подземный ветер гудит утробно.
Он дух печальный –
Индустриальный
Подземный ветер, жилец метро.
По переходам, по черным норам,
Где дремлет скорость, где желтым хлором
Мерцают люстры,
Блуждает грустный
Подземный ветер – певец метро.
В больных плафонах – слепое пламя.
И в странной пляске с клочком рекламы
Под потолками,
Где белый камень,
Кружится ветер – жилец метро.
Сидит со шляпой босой бродяга,
И сиро тянет сырая тяга.
Там мрамор красный
В прожилках грязных.
Там веет ветер – жилец метро.
Вот эскалатор, что экскаватор,
Людей сгружает ступенным скатом.
И по наклонной
Трубе бетонной
Гуляет ветер – певец метро.
За переполненной электричкой,
Свистя, бряцая, несется зычно,
Вагонов тряских
Линует краски
Бездомный ветер – жилец метро.
Я помню, как стучали кружки с пивом
На свадьбе Луга Длиннорукого.
И пена, точно снег, траву кропила,
И в пляс пускались мы с подругами.
Костры на крыльях хвороста взлетали,
Встречали наступленье августа.
Мелькали в бликах лица – как с медалей,
И чаша к полночи была пуста,
Сердцам добавив жаркого веселья.
И крепко обнимал я милую.
Как яркие глаза ее блестели,
Как пахли волосы малиною!..
А нынче вижу: воробьи над пожней,
Тихонько облетают ясени.
Что, если б возвратить всё было можно?
Но – нет. И потому прекрасен мир.
Рифмой света и тени на каменном круге
Пишет гномон, навеки забытый людьми.
Время – выдумка неба, уснувшего в скуке, –
Проторяет по трещинам стежки свои.
Тень ползет, и становится стрелка короче.
Солнце жжет, половиня предельную высь.
Словно плоская ящерка, проще и четче
Жизнь без тайны ложится на треснувший диск.
И неистовым духом в одеждах из пыли
Ветер падает, бьется в мозаику плит…
Распростерлось, как море, на многие мили
Золотое бесплодье пустынной земли.
Стерты временем цифры, где кованый обод
В камень врос, почернев от дождей и жары.
Рифма жизни и смерти в ладонях у Бога –
Точно тень часовой неподвижной иглы.
Когда прибавляешь очень
К печали, к радости, к небу,
Значит, приходит осень,
Сломить непрочную скрепу
Зеленой души и тела,
Земного водораздела.
В намокшей траве мешанина
Листвы и солнечных пятен.
Я жив лишь наполовину,
Мне холод странно приятен.
Собака, осени сторож,
Белая, в крапинах меди,
Глядит на меня кротким взором,
Понимающим взором смерти.
Ужалила в сердце жалость –
И мертвой осой упала.
Навеки в груди осталось
Ядовитое тонкое жало.
Всё перемешала осень,
Холодная, теплая. Очень.
Здравствуй, мой город, здравствуй,
Я пришел через много зим.
Венец петровского царства,
Ты белыми львами храним.
Тревожные бледные дали
Над черной волной Невы,
Звоны каленой стали
Мне в сердце вложили вы.
Я прикоснулся к сфинксу –
Дальше идти одному.
Там, за домами, Финский
Залив в свинцовом дыму…
Вновь я свободен или
Влюблен – не различить.
Город объединили
Сотни мостов. И в ночи
Два световых – Дворцовый
Возносит к небу крыла.
Ветер, ветер в лицо мне.
Морозный узор хрусталя.
Тихий, розово-серый
Под ногами шуршит песок.
В небе колоссом веры
Крещен золотой восток.
В ангельском хороводе,
В рассветном несмелом огне,
Точно солнце восходит,
Купол горит в вышине.
Воздух, возле только воздух,
И от воздуха так тесно.
Два предсердья бьются розно
И почти что бестелесно.
Можно крикнуть громко-громко,
Взмах рукой, что взмах крылами,
Всё забыть и стать ребенком
С бирюзовыми глазами.
Иль, коря себя напрасно,
Задыхаться, точно пламя…
Ты идешь в мантилье красной,
А заря встает меж нами.
Я шепну, чтоб воздух ожил,
Чтоб остаться мне позволил
Тот, кто всех добрей и строже,
Кто всегда, как воздух – возле.
В гору золота соломину
Изловчится, обратит.
Встретит беса – пустит по миру
Без рогов и без копыт.
Гирра Черного находчивей,
Веселее и смелей
Не сыскать среди охотничьей
Вольной братии морей.
Вон прошла галера черная,
Ветки тутовой черней.
Значит, золотыми вскорости
Трюм наполнит Макиэйн.
Ладят панцири и знай себе
Увидавшие твердят:
“С Черным Гирром поквитаемся,
Лишь пойдет корабль назад”.
Погляди: галера белая,
Цвета яблони белей.
Где же шайка оголтелая,
Где же дьявол Макиэйн?
А мечи уже наточены,
Ощетинился колчан…
Грозной вольницы охотничьей
Скрылся в море капитан.
Его лодка разнобокая:
Белый бок и черный бок.
До поры хранит разбойника
Многомилостивый бог.
Деревья в рассветном таинстве не шелохнутся, молчат.
В листве золотые проседи и краснота сургуча,
Прохладной и нежной осени, теплой печали печать.
К беззвучию сердце тянется, к диким безлюдным краям.
И робким ростком из семечка рвется любовь моя.
Потерей и даром увенчана, благословенна земля.
А издали зимний ветер всё гонит и гони снега.
Деревья в осеннем таинстве. Тихо. Как никогда.
Я в плену у подводных иллюзий.
В многоцветье морской глубины
Проплывают лениво медузы,
Скользким куполом окружены.
И я слышу звучание песен,
Словно голос всевластный зовет
Навсегда позабыть мой Уэссан,
Стать задумчивым жителем вод.
Струи влаги холодной ласкают
И мерцают, как в росах цветы.
Мне мерещится дева морская
В бледном свете своей наготы.
И зовет, увлекает моргана
В галерею зеркальных пещер.
Не один там, запутавшись, канул
В темно-буром ожившем плаще.
Ожерелья каменьев и мидий
Оплели ее нежную грудь.
Берегись, кто моргану увидит:
Ненароком лишь стоит моргнуть,
Как волна набежавшая скроет
Деву моря, и с этого дня
Твои мысли покинет земное,
Твое сердце заполнит она.
Голос пел, как упавшие звезды
Остывают и дремлют, красны.
Что зеленый драккаровый остов –
Средоточье подводной весны.
Что на дне тот корабль остроносый,
Обошедший земные моря,
Отыскал свой единственный остров,
Где звенеть золотым якорям.
Задыхаясь, навстречу виденью
Я протягивал обе руки,
А они обернулись в тюленьи
Рассекавшие зыбь плавники.
Ночь – тяжелая шкура волка,
Ночь – на хрупких твоих плечах.
Ночь – междневная самоволка,
Ночь – надломленная печать.
Чару тайны пригубь – и залпом:
Не распробовать, не понять.
А поймешь – всегда будет мало
Озаренного светом дня.
Ночь – птенец в кулаке зажатый,
Вдох прерывистый, острый вдох.
Днем – посевы, а ночью – жатва,
Утром – красный чертополох.
Месяц – точно кольцо дверное.
Дверь раскрыта, шумят кусты…
В этом мире нас только двое,
Ночь охотников – это ты.
Укутай меня в полог прохладный
Опрокинутого шатра.
Я никогда не вернусь обратно.
Заблудилась в травах заря.
Я вижу в ночи осиянные знаки –
Эти тайны поверит мне смерть.
Птицами пролетают сайгаки,
Веря в то, что могут лететь.
Укутай меня в шелковый полог
Опрокинутого шатра.
Во взорах – махаоновый всполох
Потухающего костра.
Оставь со мной закаленный в полынном
Соке – месяцем гнутый клинок.
Я снова его над просторами вскину,
Как заслышу призывный рог…
В налучнике лук и красные стрелы
Подле брось меж высоких трав,
Укутай меня пологом белым
Опрокинутого шатра.
Наверх
